– «Мы тратим так много сил на то, чтобы преодолевать сковывающую среду, в которой живем, что на создание новых идей или объектов у нас остается очень мало сил. Однако каждый раз, когда кто‐то из нас вносит важный вклад в общество и тем самым прорывается сквозь высокие стены тюрьмы, которую представляет собой “негритянская проблема”, не только он сам зарабатывает больше свободы, но и часть стен обваливается. Поэтому каждый студент, изучающий науку, должен стремиться выбить из этой стены хотя бы пару-тройку кирпичей благодаря своим достижениям». Эти мудрые слова произнес наш брат доктор Чарльз Дрю всего за три года до своей безвременной кончины.

Закончил он перечислением всех достижений доктора Дрю, а потом зал взорвался аплодисментами. Отец Уильяма и его друзья принялись перешептываться.

– По поводу смерти Дрю до сих пор много слухов. Кажется, уже подтвердили, что авария случилась в закатном городе [9].

Один из собеседников присвистнул.

– Водить машину на сельском Юге вредно для любого негра.

– Вы же знаете, что собой представляют эти сегрегированные больницы. Я слышал, его просто положили в палату и оставили лежать.

Отец Уильяма наклонился к ним поближе.

– Мой коллега рассказывал, что это было в Дьюке. Когда Дрю привезли в больницу, им сказали, что негров они не принимают, надо ехать через весь город в больницу для цветных.

– Ему не дали плазмы, которую он помог разрабатывать? Как глупо.

– Они, наверное, считают, что все негры – люди второго класса.

– Его жизнь оборвалась, потому что он был негром… В больнице была плазма, но с пометкой «только для белых», – добавил Уильям, когда Дон Ширли закончил петь и поклонился публике.

По залу фланировали официанты с корзинками для сбора пожертвований. На сцену вышел Дюк Эллингтон, а за ним его оркестр из двенадцати человек. Они играли, пока подавали обед. Именно к моменту обеда Элинор и Уильяму полагалось уйти. Роуз, сидевшая на другой стороне стола, посмотрела на Элинор и кивнула.

– Думаю, мне придется отпроситься. Ребенок что‐то плохо на мне сказывается.

– Ох, Элинор, мы понимаем. Мы все были в таком положении, – сказала подруга Роуз, имя которой Элинор забыла.

– Ладно, тогда пойдем, – сказал Уильям и положил салфетку.

– Ой, сынок, так жаль будет, если ты не поздороваешься с Минни Дрю и не пообщаешься с родными. Льюис с нашей машиной ждет снаружи, он может отвезти Элинор домой. Я уверена, она не будет возражать, – сказала Роуз легкомысленным тоном.

Об этом они не договаривались. Все гости за столом посмотрели на Элинор. Ей хотелось, чтобы Уильям поехал с ней домой – они уже давно не были вместе вдвоем. Но как она могла публично возражать Роуз? Элинор попала в ловушку.

– Дорогой, твоя мать права. Я приеду домой и сразу лягу. А ты оставайся, отдохни и пообщайся с друзьями. Увидимся позже.

– Ты уверена? – спросил он, и Элинор показалось, что она разглядела облегчение, мелькнувшее у него на лице.

– Конечно. – Элинор взяла его за руку и позволила помочь ей подняться. Когда они выходили, Элинор подняла голову и увидела, что навстречу им плывет не кто иной, как Грета Хепберн в облегающем платье.

Домой Уильям пришел поздно, и Элинор почувствовала запах бренди – наверняка он после обеда пил его у барной стойки с остальными мужчинами. Уильям потянулся к ней, но она отодвинулась и глубже зарылась в подушку, делая вид, что спит. Элинор уже и не помнила, когда они последний раз занимались любовью, но слишком разозлилась, чтобы чувствовать возбуждение. Уильям не стал настаивать и перекатился на свою сторону кровати. Когда Элинор услышала, как он храпит, то открыла глаза и уставилась в потолок, думая о том, почему он не постарался поактивнее добиться от нее ласки. Потом она перевела взгляд на мужа и стала наблюдать, как вздымается и опадает его грудь.

Глава 8

Молчание агнцев

Руби

Свой семнадцатый день рождения я встретила с натертыми коленями, отмывая полы и раскаиваясь в своих грехах. После ужина мы смотрели фильм, который назывался «Приходи в конюшню» – комедийную драму про то, как две французские монашки приехали в маленький городок в Новой Англии и убедили жителей помочь им построить детскую больницу. Это было лучше, чем ничего. У Гертруды, прыщавой бессрочницы, которой поручено было делать попкорн, он очень удачно закончился, как раз когда дошло до нас, девушек с чердака.

Перед тем, как нас отправили спать, на круглый обеденный стол поставили шоколадный торт со свечками, а потом – это меня совсем потрясло – кухонная сестра Кэтлин предложила всем спеть мне «С днем рожденья тебя». Это было самое приятное, что со мной случилось с момента прибытия в Пряничный домик, и самое вкусное, чем меня угощали. Когда мы поднялись наверх, я надела ночную рубашку, чувствуя себя довольной.

Я лежала в кровати, держа поздравительную открытку от тети Мари, и тут ребенок толкнулся ножкой. Интересно, думает ли обо мне сейчас Шимми? Он хоть помнит, что у меня день рождения семнадцатого ноября? С момента моего приезда сюда он прислал мне три письма, но они лежали запечатанные на дне моего ящика в комоде. Я знала только один способ справиться с ситуацией – полностью забыть о нем, и до сегодняшнего дня у меня неплохо получалось. А сегодня мне весь день хотелось, чтобы он кормил меня с руки кренделем в шоколаде, хотелось почувствовать сладкий запах нашего укромного места в кладовке за кондитерской, услышать его голос, почувствовать, как он перебирает мне волосы.

Я лежала и мечтала, но тут Баблс резко вскочила на ноги. Свет она включила ровно в тот момент, когда между ног у нее хлынула на пол жидкость.

– Ты что, писаешься? – Лоретта в ужасе отшатнулась.

– По-моему, у меня воды отошли! – Баблс согнулась практически вдвое.

– Что это значит? – озадаченно спросила я.

Я прожила в Пряничном домике три месяца, и за это время никто ни слова не сказал о том, что случается во время перехода. Из клиники девушки возвращались молчаливые и не хотели делиться подробностями.

– Значит, что ребенок скоро выйдет. – Баблс кусала губы.

– Я сбегаю за помощью. – Я шагнула к двери.

– Нет! – тихо сказала она. – Я рожу этого ребенка прямо тут. А потом мы вместе выпрыгнем из окна и отправимся домой.

Лоретта осуждающе цокнула языком. Она явно считала, что Баблс сошла с ума.

– Я же говорила, что не отдам ребенка этим чокнутым монашкам, и я